Сочинение по картине "Вратарь" С. Григорьева от первого лица.

Я стою в воротах — это мой участок двора, два потертых кирпича вместо штанг и тень от гаражной стены вместо перекладины. Куртка велика, рукава напоминают мне паруса, но так даже лучше: кажется, будто я настоящий, взрослый вратарь. Под ногами — пыль, окрошка из песка и мелких камней, где-то сбоку — неровная лужица, в которой отражается августовое небо. Вечер теплый, пахнет железом раскалённых крыш и свежим хлебом из гастронома за углом, а у меня в груди стучит мяч — точнее, сердце, но звук тот же: глухой, упругий, как перед ударом.

Ребята рассыпались по двору: наши в тельняшках и выгоревших рубашках, соперники — с завязанными на узел шарфами. Они щурятся, переговариваются, спорят — кому бить, кому подстраховать. Я знаю каждую их уловку: как Витька делает вид, что отдаст пас, и в последний миг подкручивает; как Серёга с угла бьёт в ближний, потому что все ждут дальний. Я запомнил их жесты, как учителя запоминают почерк учеников. И всё равно каждый раз, когда мяч приближается, во мне просыпается тревога — не из тех, что ломают, а из тех, что собирают тебя в одно целое.

Слева — скамейка, на ней две тётеньки с авоськами. Они смотрят так, будто пришли в театр: качают головами, ахают, когда кто-то падает, и улыбаются, когда я ловлю мяч грудью. На подоконнике второго этажа — мальчишка помладше, локти на пыльной раме; ему нельзя во двор, и потому каждый наш пас для него — как вздох на свободе. Я делаю вид, что не замечаю зрителей, но их взгляды держат меня на месте крепче, чем любые шнурки.

«Готов?» — кричит Витька. Я киваю. Его нос блестит потом, а мяч в ногах — как живой, нервный, пружинящий. Он отдает пас, ещё один — и вот уже Серёга выскакивает между нашими, как стрелка на часах, и бьёт. В этот миг время ломается на осколки. Я слышу только взмах собственной куртки и шорох воздуха. Прыжок — не как на картинке в учебнике, а как получается у мальчишки, который сам себе тренер. Земля подо мной — пружина. Я вытягиваю руки, и ладони, горящие от ожидания, встречают шершавую кожу мяча.

Удар получается сильный, он стучит мне в пальцы, отдаются губы, но мяч слушается — вырывается вверх и падает прямо на мою грудь. Я прижимаю его, будто это что-то дорогое, найденное в траве: монетка, пуговица, секретный ключ. На секунду во дворе становится тихо — даже ворона на крыше перестаёт каркать. А потом начинается гул: «Наш! Наш!» Кто-то хлопает, девчонка у подъезда смеётся, и даже тётеньки кивают уже иначе — как будто я сдал важный экзамен.

Я не герой и не лучшая нога в нашем дворе. Я просто тот, кто обязан быть последним. Если они промахнутся — исправлю я; если они забудут закрыть — за них закрою я. В этом и есть вкус вратарства: ты стоишь один, но за плечами — весь двор, со своими окнами, лужами, гулом разговора, и каждый этот звук будто говорит тебе: «Держись».

Ребята снова выстраиваются, шепчутся, готовят новую хитрость. Я ставлю мяч на землю, как ставят точку в конце фразы, и ногой отправляю его вперёд — в игру, в шум, в наше маленькое лето. Куртка липнет к спине, пальцы саднят, и мне кажется, что именно так и выглядит счастье: когда весь мир сужается до двух кирпичей, прыжка и теплого, живого шара в твоих руках. И пока я в воротах, наш двор — под надёжной защитой.