Придумать сказку о животном или растении.

Вот сказка, которую я однажды рассказал племяннице на ночь — про маленький одуванчик, который научился дружить с ветром.

Жил-был на солнечной опушке одуванчик по имени Лёнчик. Он был самым низеньким среди своих соседей — стройных лютиков, шепчущих трав и соседа-великана Дуба. Каждый рассвет Лёнчик тянулся к свету изо всех своих зелёных сил и радовался, как его жёлтая корона сияет, будто маленькое солнце.

— Ох, рос ты невысокий, — ворчал рядом Улит, старый улит с полосатой раковиной. — Вон трава по пояс, а ты только-что из земли выглянул.

— А мне и так хорошо! — отвечал Лёнчик. — Солнце видно, муравьи здороваются, пчёлы в гости залетают.

Пчёлы действительно любили Лёнчика: садились на его тёплые лепестки, рассказывали новости с далёких лужаек и щекотали лапками, пока собирали сладкий запах. Иногда Лёнчик притворялся великой чашей для королевского пира и пчёл — важными послами. Это было весело.

Только одно пугало Лёнчика — Ветер. Он приходил внезапно: то холодной стрелой из рощи, то жарким дыханием с поля. Он гудел в траве, трепал зелёные листья, открывал и закрывал двери лесных тропинок. А Лёнчик каждый раз сжимался и шептал:

— Не надо, Ветер. Я маленький. Вдруг ты меня унесёшь?

Дуб при этом негромко поскрипывал ветвями:

— Ветер — не вор, малыш. Он лишь спрашивает: готов ли ты идти дальше.

Лёнчик этого не понимал. Ему казалось, что идти дальше — это значит потерять своё жёлтое солнце, а он так гордился им! Без своего сияния он кем будет? Просто зелёной травинкой?

Однажды налетела гроза. Тучи набежали с трёх сторон, насупились, прогремели. Лёнчик впервые увидел молнию — серебряную змейку, которая мгновенно рождается и исчезает. Дождь барабанил так, что даже Улит задвинулся под лист подорожника, а Дуб смиренно принял удары капель на кору.

— Держись, малыш, — сказал Дуб. — Дождь — это вода для твоего пути.

Лёнчик дрожал, но стоял. Он почувствовал, как вода мягко пробирается к корням и как сила снизу, от земли, поднимается вверх, разливается по стеблю и наполняет его теплом, будто внутри зажгли маленький фонарик. Гроза ушла, оставив в траве тысячи серебряных бусин. Солнце выглянуло и под guiло каждую каплю так, что они замурлыкали радугами.

После грозы Лёнчик заметил: его лепестки стали мягче, и где-то глубоко, в самой сердцевине, шевельнулось что-то новое — плотное, пушистое. Дни шли, пчёлы прилетали всё реже, зато чаще прислушивался к нему Ветер. Он подходил осторожно и шептал:

— Я приду, когда ты будешь готов.

— К чему готов? — тревожился Лёнчик.

— К полёту, — отвечал Ветер и уносился, заглатывая тропинки.

Лёнчик решил спросить Дуба:

— А что такое «готов к полёту»?

Старый Дуб замолчал ненадолго, как будто листал в памяти толстые зелёные книги, а потом сказал:

— Когда мы растём, мы держим в себе много света и смысла. Но приходит день, когда смысл хочет выйти наружу. Ты не исчезнешь, если расстанешься с тем, чем был. Ты станешь тем, чем должен стать дальше.

Лёнчик не понял до конца, но почему-то стало спокойно. Он перестал бояться ветра, прислушивался к земле, к шороху муравьиных троп, к тихим качаниям Дуба, к днёвным и ночным запахам. А однажды утром проснулся — и не узнал себя. Вместо солнечной короны над ним была белая, лёгкая шапочка из сотен семян-парашютиков. Каждая пушинка держала в центре крошечное тёмное зерно — маленькое «здравствуй» будущей траве.

— Ох! — выдохнул Лёнчик. — Это что со мной?

— Ты вырос, — улыбнулся Улит, оставив на травинке блестящую дорожку. — Теперь у тебя в руках сто путей.

Лёнчик не знал, радоваться или плакать. Он был совсем другим, а ещё вдруг понял, насколько хрупкой стала эта белая шапочка. Шорох — и часть пушинок уже колышется, словно просят разрешения.

И тут явился Ветер. Он пришёл не громко и не шумно — мягкой ладонью, как друг, который давно стоит у ворот и не торопит.

— Пойдём? — спросил Ветер.

— Я боюсь распасться, — честно сказал Лёнчик.

— Не распасться — а поделиться, — ответил Ветер. — Это разные вещи.

И Лёнчик подумал: вот пчёлы брали у него запах, дождь — силы, земля — терпение. А он — что? Он только держал своё солнце и любовался. Может, пора — отдать?

— Хорошо, — шепнул Лёнчик. — Я готов.

Ветер вдохнул. Нежно, бережно. И белая шапочка заколыхалась, как облачко. Первая пушинка вспорхнула, потом вторая, третья. Парашютики поднимались, ловили невидимые струи и плыли над тропой, через муравьиные мосты, над лужей, где жила лягушка с золотыми глазами, к самой опушке, а потом за неё — к полю, к реке, к далёкой деревне, где дети играли в жмурки среди таких же, как Лёнчик, кружевных головок.

— Возвращайтесь, — успел прошептать он. — Или хотя бы помните обо мне.

— Мы — ты, — ответали ему тихие голоса, хотя у семян не было рта. — Мы понесём тебя дальше.

Когда последний парашютик покинул шапочку, Лёнчик почувствовал необыкновенную лёгкость, как будто его стебель стал выше, а корни глубже. Он больше не был жёлтым солнцем и не был белым облачком — он был стражем тихой точки, откуда началось сто дорог. И в этой точке было столько тишины, что слышно стало даже, как растут соседние травинки.

Прошло несколько дней. Ветер приходил и уходил, дождь рисовал на земле тёмные круги, солнце переставляло тени. И вдруг однажды Лёнчик заметил вокруг себя крошечные зелёные уколы — аккуратные петельки, будто кто-то мягко вышивает на земле узор.

— Это я? — удивился он.

— Это — тоже ты, — кивнул Дуб. — Все твои «здравствуй» принялись.

Лёнчик смотрел, как эти петли разворачиваются в маленькие листочки, и думал, что, может, он не исчез, а стал много-много раз — в разных местах, в разных будущих утрах. И каждый из них однажды будет жёлтым солнцем, потом белой шапочкой, а потом — тихой точкой на земле, откуда начинаются сто дорог. И каждому из них будет страшновато, когда придёт Ветер. Но, может быть, каждый тоже скажет: «Я готов».

— Спасибо, Ветер, — сказал Лёнчик.

— И тебе спасибо, — ответил Ветер. — Ты согласился довериться пути.

Улит, который всё это время жевал невидимую мыслю (улитки редко делятся тем, что у них на уме), вздохнул:

— Видишь, а боялся. Я вот до сих пор боюсь выходить на песок без туч. А ты — разом стал кругосветным путешественником.

Лёнчик улыбнулся, хотя у него и не было губ. Он так широко подался ввысь, как только мог, встретил лбом солнечный луч и подумал, что мир стал огромнее, потому что он перестал держаться за одно-единственное своё «я».

С тех пор на той опушке каждое лето можно увидеть маленький парад облачков-парашютов. Они поднимаются над травой и уносят в себе крошечные письма: «Не бойся меняться». Дуб шепчет это листьям, Улит бурчит, что песок не так уж страшен, пчёлы рассказывают новости, а Ветер — как всегда — спрашивает только одно:

— Ну что, пойдём?

И каждый раз кто-то отвечает:

— Пойдём.