Краткий пересказ

Герасим — немой, могучий крестьянин, вырванный из родной деревни и поставленный дворником в московском доме барыня. Он суров и замкнут, но в душе прост и добр. Единственная радость в его жизни — маленькая собачка Муму, случайно найденный щенок, которого он выхаживает и обожает. Барыня, капризная и жестокая, ломает чужие судьбы прихотью: разлучает Герасима с Татьяной, служанкой, которую он полюбил, а затем приказывает избавиться от Муму, потому что ей мешает её лай. Слуги безуспешно пытаются увезти собачку — Муму возвращается к хозяину. Тогда барыня велит утопить её. Понимая, что иначе пса замучают чужие руки, Герасим сам везёт Муму на реку и, сдерживая отчаяние, лишает её жизни. После этого он бросает службу и возвращается в деревню — один, но не сломленный: барскому дому он больше не принадлежит.

Художественный пересказ эпизода «Ночь на реке»

Ночь стояла густая, как бархат, и река шла тихо, беззвучно, будто сама боялась шорохом обидеть человека, которому и так не дано речи. Герасим налёг на вёсла — дерево стонало в уключинах, лёгкая лодчонка резала чёрную воду, и только круги расходились — как несказанные слова, что с рождения застряли у него в горле.

Муму сидела на носу, доверчиво вытянув шею. Она знала запах его рук лучше всех запахов на свете и потому не боялась. Иногда она оборачивалась, заглядывала ему в лицо — и, не увидев там ни гнева, ни привычной суровости, только тёмную, неподвижную скорбь, снова тихо прижималась к доскам. Он провёл ладонью по её спине, как гладят колос перед жатвой, — неспешно, будто пытаясь задержать время.

Посреди реки Герасим опустил вёсла. Тишина ожила: слышно стало, как вода вяжется о борт, как далеко глухо гудит город, как дрожит где-то фонарь. Он достал верёвку. Пальцы — тяжёлые, трудовые — долго возились с узлом. Муму смотрела ему в глаза и, будто поняв, лизнула шершавую руку. Он вздрогнул; губы шевельнулись, но голос, как и всегда, не пришёл. Вместо слов он наклонился и прижал лоб к её тёплому лбу — недолгий, последней близости миг.

Верёвка сомкнулась. Он перекрестился — медленно, по-крестьянски, как над собственной судьбой. Поднял Муму на руки: лёгкая, как детство, которое никогда к нему не вернётся. На миг ещё задержал — и опустил в воду. Та приняла её без всплеска; только круги, широкие, как барские приказы, разошлись и исчезли.

Герасим сел, застыл. Лодка покачнулась, и он, не глядя, налёг на вёсла. Возвращался уже другой — с вычерпавшимся сердцем. На берегу его встретила обычная московская ночь — фонари, камни, равнодушные стены. Он прошёл мимо, не останавливаясь: в барском доме ему больше нечего было забывать и нечего помнить. Утром он уйдёт туда, где пахнет землёй и потом, — в свою деревню, чтобы хотя бы у труда не отнимать голоса.