В ЧЁМ ПРАВ И НЕ ПРАВ ДОСТОЕВСКИЙ, ПРОТИВОПОСТАВЛЯЯ "ПРАВДЕ" РАСКОЛЬНИКОВА "ПРАВДУ" СОНЕЧКИ МАРМЕЛАДОВОЙ?

Как я это понимаю, у Достоевского “правда” Раскольникова — рациональная, холодная и социально-диагностическая, а “правда” Сони — личностная, сострадательная и спасительная. В их столкновении Достоевский и прав, и не прав — в разных плоскостях.

Где “правда” Раскольникова попадает в цель
— Он остро видит социальное зло: унижение бедных, цинизм “порядочного” общества, то, как деньги регулируют судьбы. Его протест — не пустое позерство: мир действительно устроен так, что слабых перемалывает.
— Он чувствует, что голая моральная риторика без действия часто лицемерна. Отсюда жажда “права на поступок” — попытка превратить абстрактное возмущение в реальность.

Где он ошибается
— Подмена человека “материалом”: “теория исключительных” позволяет считать убийство оправданным, если цель “высшая”. Но живой человек не сводится к функции; преступление рушит прежде всего убийцу, а не только жертву.
— Веря в целительную силу разума и воли, он недооценивает психику и совесть. Раскол и кошмары показывают: расчёт не отменяет нравственный закон.
— Он путает бунт с гордыней. Его “эксперимент” — не реформа общества, а автопроверка: достоин ли он Наполеона. Это не служение, а самолюбие, поэтому и крушение неизбежно.

Где “правда” Сони оказывается сильнее
— Она исходит из признания абсолютной ценности личности и ответственности: нельзя “перешагнуть” через другого ради добра.
— Её “активная любовь” лечит то, чего не видит рациональный проект: стыд, вину, отчаяние. Именно поэтому Соня ведёт его к признанию, читает про Лазаря — и начинается движение к возрождению.
— Её вера и смирение не равны пассивности: она выбирает жертву сознательно, остаётся рядом, несёт чужую боль — это этика участия, а не бегство.

Но и у “правды” Сони есть слабые места
— Риск романтизации страдания: смирение как универсальный ответ может оправдывать социальную несправедливость и удерживать от борьбы за перемены.
— Опора на личную милосердную помощь вместо институциональной справедливости оставляет систему нетронутой.
— Её образ написан через мужской взгляд автора: Соня часто средство для спасения героя, а не субъект собственной истории.

В чём Достоевский прав, противопоставляя их
— В том, что рационализм без любви и признания чужой личности превращается в насилие над человеком и над собой.
— В том, что нравственное обновление начинается с личной ответственности, исповеди и принятия вины.
— В том, что “правда” проверяется не логикой, а последствиями для живых людей: правда Сони оживляет, правда Раскольникова — убивает.

В чём он не прав (или односторонен)
— В абсолютизации смирения и страдания как почти единственного пути к спасению; это сужает горизонты этики и политики.
— В недоверии к рациональным, системным способам улучшать мир: у него рассудок подозрителен, а “активная любовь” — панацея.
— В “склейке” эпилога: религиозное возрождение решает экзистенциальную вину, но почти не отвечает на заявленную социальную проблему.

Если коротко: Раскольников прав в диагнозе зла и фальши, неправ в рецепте “перешагивания”. Соня права в защите личности и силе сострадания, но её правда опасно близка к освящению страдания. Достоевский убедителен там, где показывает, что без любви и личной ответственности нет истины; менее убедителен там, где превращает смирение в универсальный ответ и оттесняет разум и социальное действие. И самая плодотворная точка — не в полной победе одной “правды” над другой, а в их синтезе: трезвый социальный взгляд + непреложная ценность каждого человека.